Коктейль со Смертью - Страница 22

Подросток лет шестнадцати-семнадцати, со светлыми волосами, в огромных очках с толстыми линзами и с заплаканным лицом подошел к двери. Вблизи он оказался старше. Одет он был странно. Смотрел на нас, но не видел. Юноша встал в углу коридора, утирая глаза под очками. Он не произносил ни звука, но слезы катились у него по щекам. Похоже, он стыдился этого. Ведь мужчины не плачут.

У двери палаты стоял пожилой мужчина и говорил что-то медсестре. Меня поразило его сходство с юношей. Я четко расслышала: «Он уже взрослый». Что это было: он хотел извиниться, объяснить что-то или получить совет?

Медсестра подошла к юноше и встала рядом. Очень профессионально. Никаких объятий. Никаких утешений, типа: «Крепись, не надо плакать». Она спокойно произнесла: «Твоему дедушке поставили капельницу, потому что он не может пить самостоятельно». Больше я ничего не расслышала, но поняла: юноша — это внук Густава, а мужчина — сын.

Паренек подошел к отцу, они вошли в палату и закрыли за собой дверь. Медсестра тоже вошла и сразу вышла. Потом дверь распахнулась: показались отец и сын. Юноша все еще пытался унять слезы. Отец не утешал его, наверное, потому, что сам был безутешен. Они молча прошли мимо нас и скрылись за углом.

Смерть взял меня за руку, и мы вошли в небольшую палату, посреди которой стояла больничная койка. Там лежал старик с кислородной маской на лице. Рядом стояла капельница. Меня охватил страх. Конечно, я и раньше испытывала это чувство, например, от одиночества, и тогда включала приятную музыку или делала себе коктейль. Сейчас я поняла, каким разным он бывает — страх.

Несмотря на болезнь, старик словно излучал энергию. Кожа на исхудавшем лице обвисла, ястребиный нос заострился. Рот искажала гримаса. Он вцепился крючковатыми пальцами в одеяло с такой силой, что на руках вздулись вены. Мутный взгляд с трудом сфокусировался на нас, осмелившихся потревожить его покой. Покой, который на самом деле был медленной пыткой. Старик посмотрел на нас и обмер. А потом, собрав последние силы, прохрипел, брызгая слюной:

— Убирайся! Исчезни! Я не настолько стар и болен! Уходи, говорю тебе. Проваливай!

Он попытался приподняться. Мой знакомый присел на край постели. Взял старика за руку. Я стояла у двери. Что еще мне оставалось делать?

— Густав, мы с тобой много говорили об этом, — мягко произнес мой знакомый. — Столько раз мы сидели вместе, и ты выражал опасения по поводу того, что я собираюсь сделать, а я успокаивал тебя. Я думал, мы обо всем договорились. И вот я здесь. Ты хорошо пожил, Густав.

— Но жизнь так прекрасна! Я не хочу умирать! — В голосе старика был не только надрыв, в нем явственно чувствовалась любовь к жизни. Он словно только что понял, как это приятно — жить, и отказывался уходить. Сильный человек со слабостями, как его и описывал мой знакомый. Видимо, одной из таких слабостей и было категорическое нежелание смириться с тем, что все кончилось, и принять смерть.

— Ты хорошо пожил, Густав. И снова будешь жить. Не мне решать, в каком теле, ты и сам это знаешь, но я всегда готов замолвить за тебя словечко. У тебя есть какие-то пожелания?

Густав тяжело вздохнул. Губы его шевелились, но ничего не было слышно. «Израиль», разобрала я. И потом еще какие-то слова, уже едва различимые. Смерти пришлось склониться к самым губам старика, чтобы уловить их. Потом он выпрямился и провел рукой по лбу умирающего, убирая слипшиеся волосы. Это означало, что все кончено. Густав вцепился в руку Смерти с такой силой, что маска съехала у него с лица, и из последних сил прошептал:

— Агнес. Агнес. Позволь моему сыну быть рядом, когда придет ее время. Он будет всю жизнь жалеть, что не был со мной в эту минуту. Он знает, как мне страшно. И ему тоже страшно, хотя он никогда в этом не признается. Обещаешь?

— Обещаю. — Мой знакомый погладил его по щеке. Потом взмахнул рукой, словно накрывая старика полой своего одеяния. Больше до меня не донеслось ни звука. Время будто остановилась. Меня пробила дрожь, но глаза оставались сухими. С минуту мы стояли, застыв, как изваяния, потом мой знакомый встал и направился к выходу, на ходу поправляя одеяние.

На кровати лежал Густав. Точнее то, что было Густавом. Его глаза напоминали пустые окна нежилого дома. Казалось, от старика осталась только оболочка. И вдруг прозвучал его голос — властный и нетерпеливый:

— Ну вот, дело сделано. Долго мне еще ждать? Я не хочу ждать. Все, как ты и обещал, прошло очень быстро. Не понимаю, чего я так боялся. И что теперь?

— Я сделаю все, что в моих силах. А ты используй полученное время, чтобы научиться терпению, Густав. Оно пригодится тебе в следующей жизни.

— Терпение — лишь оправдание бездействия, ты и сам это знаешь. Я ненавижу терпеть. Меня от этого тошнит.

Голос доносился из какой — то точки рядом с лицом Смерти. И тут мой знакомый извлек откуда-то из складок одеяния хрустальный флакон и протянул его в сторону старика. Флакон тут же наполнился синеватым дымом, темневшим прямо на глазах. Потом Смерть заткнул флакон пробкой и сунул в карман. И повернулся ко мне.

— Все, можем идти. Ты хотела что-то спросить?

Я покачала головой. Спросить — что? Когда мы выходили, мой взгляд упал на крюк на стене. На нем висела старая шляпа, а под ней, прислоненная к стене, стояла трость, отделанная серебром. Она была из того же дерева, что и коса Смерти. Наверное, эту шляпу и трость теперь упакуют в коробку и отдадут родственникам Густава. Все, что от него осталось.

Мой знакомый взял меня за руку и повел к выходу. Солнце пробилось сквозь облака, и я обрадовалась этому. По крайней мере, Густав умер, в последний раз увидев солнце. Мы направились в кафе поблизости, где, судя по убогому убранству, вряд ли подавали эспрессо. Видимо, прочитав мои мысли, мой спутник заказал официантке две чашки горячего шоколада. У этой женщины был такой вид, словно она хотела бы оказаться где угодно, только не здесь. В жизни ведь столько возможностей!